В период эвакуации и оставления Екатеринодара повстанческое движение на Черноморском побережье приняло весьма серьезный характер. Зеленоармейцы -это не были уже, как раньше, только дезертиры или грабители. Являясь результатом сложного психологического процесса, происходившего в народных низах, зеленоармейщина теперь выкристаллизовалась в определенное политическое движение, в основе которого лежал чисто народный протест против Гражданской войны. Хотя среди именовавших себя зеленоармейцами и встречались в большом числе шайки грабителей, однако в центре зеленоармейского движения уже возникали ячейки, которые пытались направить это повстанческое движение в определенное политическое русло.
Под влиянием политического сдвига в народных массах, связанного с общим ходом событий, “зеленые” быстро возрастали в численном отношении и уже представляли из себя значительную силу, с которой ввиду ее специфических особенностей приходилось серьезно считаться. Наиболее организованными из различных зеленоармейских групп, действовавших в горах Черноморского побережья, являлись группы сочинская и так называемые пилюковцы. Последняя группа состояла из перекочевавших в горы после сдачи Екатеринодара кубанских казаков, во главе которых стоял член Рады Пилюк, о котором мне уже приходилось говорить в предыдущих главах.
Когда штаб Донской армии находился еще в Екатеринодаре, то ввиду серьезного характера зеленоармейского движения в штабе решено было выдвинуть в горы партизанский отряд под командой полковника Ясевича. Задача, возложенная на эту авангардную горную экспедицию, заключалась в том, чтобы дипломатическим ли путем, вооруженной ли силой содействовать благополучному продвижению Донской армии через зону “зеленых”.
Дабы избежать вооруженной борьбы с оперировавшими в горах повстанцами, за подписью полковника Ясевича к ним было выпущено особое воззвание, в котором указывалось, что Донская армия и беженцы состоят не из реакционеров, не из помещиков и представителей буржуазии, а из народных масс, из людей, которые ведут борьбу с большевиками под лозунгами широкого народоправства.
Благоприятных результатов эта экспедиция, равно как и воззвание, не дали, и как только воинские части и беженцы подошли к горам, участились нападения на них со стороны “зеленых”. Помимо того что нападения эти приносили весьма ощутимый материальный вред, они были тем более опасны, что воинские части переживали тяжелый период упадка духа. Зеленоармейское движение, развивавшееся уже под определенными лозунгами “Долой Гражданскую войну!”, “Борьба с коммунистами и монархистами”, носило весьма заманчивый характер, особенно если принять во внимание безвыходность и неопределенность положения, которую все ощущали в весьма сильной степени.
Вести вооруженную борьбу с многочисленными зеленоармейскими группами (“пилюковцы”, “сочинцы”, “Отряд грома и молнии”, “Группа мстителей” и другие) в малопроходимых, совершенно неизвестных горных ущельях было весьма затруднительно: из-за каждой щели, из-за каждого куста и камня “зеленые” могли бить на выбор. Еще более вреда могли они нанести своими грабежами. Сила “зеленых” заключалась главным образом в том, что они опирались на сочувствие местного населения и сами наполовину принадлежали к этому населению.
Уже через несколько дней после отхода армии за Кубань “зеленые” в одном месте увели в горы батарею, в другом захватили денежный ящик... Пленных и добровольно начинавших уходить к ним офицеров, казаков и солдат они охотно принимали и зачисляли в свои ряды. Тяга в горы усиливалась с каждым днем.
Ввиду того что “зеленые” определенно заявляли о своей одинаковой ненависти и к красным, и к белым и что казаки заняли пассивно выжидательную в отношении них позицию, командный состав Донской армии решил использовать все средства, чтобы обезопасить тылы для отхода как воинских частей, так и беженцев. Из Георгие-Афипской в штаб “зеленых”, который был расположен верстах в десяти, в горах, в станице Ново-Дмитриевской, в качестве делегата был послан начальник политической части штаба Донской армии сотник граф Дю-Шайла.
В сопровождении двух офицеров, двух пленных зеленоармейцев-проводников и четырех казаков выехал парламентер к “зеленым”. На окраине горной станицы Ново-Дмитриевской парламентера задержали часовые-зеленоармейцы, которые, выяснив, в чем дело, провели его к Пилюку. Вместе с Пилюком находился и бывший судебный следователь Савицкий, член Верховного Круга, товарищ председателя Кубанской краевой Рады. Савицкий исполнял функции помощника Пилюка по политическим и гражданским делам. Представители зеленоармейского командования очень любезно приняли делегата, накормили и напоили его. Завязалась оживленная беседа, во время которой присутствовали и представители других оперировавших в горах зеленоармейских групп. Между прочим парламент поинтересовался, какое символическое значение имеют ленты зеленого и малинового цветов с изображенным на них, как у горцев, полумесяцем, которые некоторые из зеленоармейцев носили на своих фуражках и папахах.
— Зеленый цвет, - получил ответ делегат, - означает леса, в которых приходилось укрываться черноморским казакам от врагов. Выходили они из своих убежищ по ночам, при свете звезд и луны. Малиновый - это цвет черноморских казаков.
По словам Пилюка и Савицкого, политическая платформа зеленоармейцев сводится к следующим положениям.
Гражданская война закончилась не в нашу пользу. Она проиграна. С другой стороны, казаки не могут примириться с коммунизмом. Еще во время своего пребывания в Екатеринодаре, как рассказывали Пилюк и Савицкий, они через посредство членов нелегальной северокавказской организации коммунистов вошли в связь с большевиками и выяснили путем переговоров с политическими советскими кругами, что за последнее время большевики правеют с каждым днем и будто бы совершенно не желают вводить коммунизма в казачьих областях, которые нужны только для вывоза из них сырья в центральную Россию.
— Мы, - говорили зеленоармейцы, - такие же враги коммунистов, как и деникинцев. Мы не можем примириться ни с теми, ни с другими. Мы предполагали, что, пользуясь задержкой большевиков возле Екатеринодара, сможем войти с ними в переговоры и добиться от них признания принципа полной автономности казачьих областей. Но наши расчеты на стойкость воинских частей не оправдались, и сейчас гораздо труднее вести переговоры с большевиками.
Когда разговор перешел к вопросу о цели поездки делегации, Пилюк, Савицкий и другие представители “зеленых” оказались великолепно осведомленными о состоянии Донской армии.
— Сил у вас несколько десятков тысяч человек, - говорили они, - но ведь силы эти дезорганизованы. Иметь вооруженные столкновения с нами вам будет весьма невыгодно. И не так легко вам пройти через горы. Там придется вести борьбу с тремя врагами: во-первых, с горами, которых вы совершенно не знаете; во-вторых, с населением, которое будет относиться к вам скорее враждебно, чем нейтрально, и, в-третьих, с голодом.
— Поход ваш в горы, - заметил Пилюк, - будет подобен походу Наполеона в Испанию.
— Мы знаем, как велика у вас разруха, - добавил Савицкий. - При оставлении Екатеринодара в городе осталась даже прислуга из поезда командующего армией.
— Правда ли, - спросил парламентер, - что условием для мира с большевиками является выдача командного состава?
— Представители командования, - уклончиво ответили зеленоармейцы, - могут ехать за границу. Пусть уезжают подобру-поздорову. Мы же, “зеленые”, вообще против пролития крови, против Гражданской войны в особенности...
О штабе Донской армии зеленоармейцы отозвались как о наиболее демократичном. О Деникине зеленоармейцы отозвались с необычайным озлоблением за то, что он, по их мнению, для достижения своих личных целей погубил казаков, бывших для него пушечным мясом.
Что касается грабежей, производимых зеленоармейцами, то Савицкий по этому поводу заявил:
— У вас есть печатный станок, а у нас его нет. Деньги же и вам, и нам нужны. Необходимо нам и военное снаряжение. Мы забираем только казенную собственность, народное достояние. Вот и сейчас у нас есть пленные офицеры, у которых все их личное имущество осталось в неприкосновенности.
— Кстати, - ядовито добавил Савицкий, - можете переговорить, если хотите, со всеми пленными. Если пожелают они, то могут ехать вместе с вами обратно. Но, - усмехнулся он, - смею вас уверить: они не захотят...
В общем, из переговоров выяснилось, что “зеленые” не хотят насиловать волю казаков, считая, что наличие боеспособной, хотя и враждебной им, армии облегчит зеленоармейцам ведение переговоров с большевиками.
Переговоры не дали, да и не могли, как выяснилось, дать значительных результатов, потому что, кроме кубанской группы “зеленых”, возглавляемых Пилюком, группы наиболее организованной, с определенной политической идеологией, в горах оперировали многочисленные, не связанные друг с другом отдельные повстанческие группы.
— Наша задача, - заявил на прощание Пилюк, -заключается в том, чтобы объединить все зеленоармейские организации вокруг одного военного и политического центра. Мы много уже в этом направлении сделали. И сейчас, кроме других, нас очень интересует вопрос об организации своего печатного органа - зеленоармейской газеты, чему мы придаем большое значение...
Кубанская армия и 4-й Донской корпус уже совершали свой горный поход. Донская армия под натиском большевиков отходила к Ильской, Абинской, Крымской. Туда же двигались и беженцы.
Помню первый переход от станции Афинской до станции Ильской, помню этот серый, пасмурный день. Иногда начинался дождь. Поезд шел черепашьим шагом: нельзя было продвигаться быстрее, потому что вся линия железной дороги была запружена сплошной массой телег, пешими и конными людьми. Ехать по грунтовой дороге возле железнодорожной линии было почти невозможно, так как липкая, засасывающая грязь быстро обессиливала лошадей. Паровоз то и дело издавал предупредительные свистки. С крутой насыпи телеги сворачивали направо и налево. Многие не могли свернуть и, съезжая с рельс, тут же останавливались, несмотря на поезд. То и дело поезд цеплялся за телеги. То и дело раздавался сухой треск: это вагоны цеплялись ступеньками за телеги, которые ломались, крошились, переворачивались...
Из окна поезда можно было наблюдать потрясающую картину. Вот растянувшийся на несколько верст калмыцкий беженский табор. Немало калмыков померло по дороге. Много обозов их было захвачено большевиками. Но уцелевшие шли и шли на юг... Истощенные, заморенные бескормицей лошади, между ними огромные, забрызганные грязью, исхудалые верблюды тяжело шагают по дороге. Несчастные животные, которые не выносят сырости, вынуждены вот уже много дней шагать по топкой грязи. Вот едет полуразвалившаяся телега. На ней три калмычки в своих национальных нарядах. Верхом на тощей лошаденке плетется калмыцкий священник (гаюн) в малиновом халате. На открытой телеге лежат три маленьких калмычонка, четвертый голыми ножками шагает по холодной мартовской грязи. Рядом с ними идет дряхлая калмычка, и я вижу, как калмычка вытаскивает с помощью рук сначала один сапог, потом другой, потом опять первый, потом второй. Везут трупы: на телеге лежит мертвый старик-калмык, на другой - маленький калмычонок.
— Какой ужас! Какой кошмар! - слышу я кругом себя возгласы привыкших ко всяким тяжелым картинам лиц.
— Куда они идут? Что с ними будет?.. Ведь, в сущности, никто не знает, куда он идет и где остановится...
Вперемешку с калмыцкими шли обозы донских беженцев, войсковые части. Лошади, пришедшие с Дона, уже окончательно были истощены непосильной борьбой с грязью.
— Куда они идут? Что с ними будет?
Поезд продвигается вперед. На большой телеге, в которую запряжено четыре лошади, лежат несколько больных, очевидно, тифозных. Несмотря на долгие, неоднократные свистки паровоза, телега идет вплотную с рельсами, потому что свернуть с насыпи в грязь не решается; нельзя объехать и шедшие впереди запряжки. Лошади начинают биться, телега опрокидывается, больные раскатываются с высокой насыпи в разные стороны. Дышло ломается пополам.
Кто может передать, какие страдания переживают эти несчастные беженцы! Что думает эта женщина с детьми, возле которой на телеге лежит труп мужчины, очевидно мужа? Телега опрокидывается. Женщина и детишки беспомощно стоят возле нее.
Куда ни посмотришь - беженцы и беженцы... Они растянулись на много десятков верст.
И ведь все это голодные люди, так как хлеба достать вот уже в течение недели нельзя. У поезда на стоянках то и дело являются голодные и умоляют дать им хоть кусок хлеба.
Поезд обгоняет большая эскадрилья наших аэропланов. Все они доживают свои последние часы, падают, рассыпаются вдребезги, взрываются. Летчики беспомощно стоят около остатков своих аэропланов, а потом махнув рукой, закидывают за плечи заранее заготовленную винтовку и... по шпалам идут в Новороссийск.
На дороге постоянно попадались брошенные, поломанные телеги, кибитки. Их хозяева, не исключая женщин и детей, ехали на неоседланных лошадях. Валяются полузасосанные грязью лошади, верблюды. Так как обозы шли не по дороге, а по рельсам, то в особенно затруднительное положение попадали беженцы, когда нужно было переезжать через железнодорожные мосты. Они выходили из этого положения довольно оригинальным путем: покрывали шпалы на мосту деревянными щитами и досками, которые для этой цели везли с собой, и быстро устраивали импровизированный мост.
— Что же будет в Новороссийске? Ведь это все еще цветочки... - говорили в поезде.
И все же в этой кошмарной картине была и утешительная сторона. Ведь все эти люди могли давно уже остаться и многие повернули, в особенности от Екатеринодара, к северу. Но масса шла с армией... Это не была инерция толпы. Беженцы предпочитали всякие мучения, всякие страдания, сопряженные с отходом, власти большевиков. Население, решившееся на это, тем самым доказывало, какая жизненная сила и энергия имеется в нем. Масса шла за своими вождями. Она верила в них. В эти тяжелые дни совершенно не было выступлений против офицерского состава, который стоял далеко не на высоте своего положения и был, в сущности, гораздо более дезорганизован, чем рядовая масса. Низы в эти тяжелые времена оказались более стойкими, более выдержанными, и та дезорганизация, которую можно было наблюдать в массах, носила, в сущности говоря, лишь чисто внешний, поверхностный характер.
10 марта донцы вели бои у станции Ильской. Из штаба главнокомандующего в это время не поступало никаких сведений, хотя провода работали и связь была. Никакой ориентировки, директив и приказаний из ставки не поступало. Начальник штаба Кельчевский был еще в пути, и все полагали, что отход на Тамань будет производиться по тому плану, который спешно разрабатывался.
Следовательно, как утверждают Сидорин и Кельчевский, весь день 10 марта в восьмидесяти верстах от Новороссийска Донская армия вела бои в то время, когда 10 же марта была занята большевиками Анапа и все части Добровольческого корпуса отходили в Новороссийск. Когда штаб Донской армии находился в Георгие-Афипской, все нижнее течение Кубани, участок Добровольческого корпуса, было форсировано большевиками, и в то время, когда на вопросы Кельчевского в ставке ему говорили, что переправа через Кубань у станицы Варенниковской занимается частями генерала Барбовича, в это время части Добровольческого корпуса, в том числе и бригада Барбовича, уже подходили к Новороссийску.
Начиная от станции Ильской, Донская армия оказалась со всех сторон окруженной “зелеными”. Рассчитывая на полную безнаказанность, “зеленые” действовали весьма смело и решительно. В связи с этим обстановка менялась чуть ли не через каждый час. То и дело поступали сведения о том, что отдельные люди, а иногда и части, переходили к “зеленым”, возвращались от них, захватывались в плен, уходили из плена. Смелость и предприимчивость “зеленых” доходили до того, что, например, в двух верстах от штаба армии семь зеленоармейцев встали на дороге, где проезжали обозы и даже части, и начинали разоружать проезжавших, отправляя их к себе в горы.
— Если не разоружитесь, - угрожали зеленоармейцы, - все равно вас дальше разоружат.
Многие беспрекословно подчинялись этому требованию и покорно уходили по указанию зеленоармейцев в горы.
Атмосфера сгущалась. Уже в офицерской среде усиленно обсуждался вопрос о необходимости сорганизоваться на тот случай, если придется пробиваться одним офицерам к морю. Положение осложнялось еще сознанием его безвыходности, полным отсутствием планов и перспектив.
Тревожную ночь на 10 марта переживали донцы в Ильской. Большевики находились верстах в десяти. Можно было их ожидать с часу на час. С рассветом было приказано отправлять поезд штаба в центр зелено-армейского движения, на станцию Абинскую. Но утром выяснилось, что паровоз испортился. А выстрелы слышались все ближе и ближе, уже верстах в пяти, уже отчетливо слышна была пулеметная и ружейная стрельба. Штаб находился в довольно критическом положении, так как большевики стали обходить Ильскую. Наконец подали паровоз и поезд был готов к отправлению. Командующий со своим конвоем остался в Ильской и выехал на позиции, чтобы лично руководить боем. Он приказал арьергардным частям перейти в наступление. Выехав на передовую линию, он остановил бронепоезд и, очутившись на нем, стал руководить боем, что несколько задержало большевиков.
Обстановка 9 и 10 марта носила чисто майнридовский характер. Кругом происходила страшная путаница, виновниками которых были “зеленые”. Политическая физиономия многочисленных зеленоармейских групп, в особенности их взаимоотношения с большевиками, по-прежнему оставались недостаточно выясненными.
— Кто “зеленый”, кто красный - никто здесь ничего не разберет, - говорили казаки, растерянно указывая на то, что кроме “зеленых” и красных в горах появились еще “розовые” и даже какие-то “зеленоватые”. Последнее обстоятельство повергало их в совершеннейшее недоумение.
— Красные, зеленые, белые, черные, розовые, голубые, малиновые, зеленоватые... Кажется, в горах теперь подберется полный спектр, - шутили офицеры.
Помню, 9 марта возле штаба я встретил офицеров и казаков, которые явились сообщить о том, что их Черкасский полк, расположенный в Холмской, недалеко от штаба, стоявшего в Линейной, перешел на сторону “зеленых”. Казаки рассказывали, что зеленоармейцы пришли в Черкасский полк и заявили:
— Мы не зеленые, а красные, и вы должны идти с нами в горы с оркестром музыки под красным знаменем...
— Какие вы красные, вы “зеленые”, - возражали черкассцы, ссылаясь на то, что большевикам в Холмской появляться еще рановато и что большевики наступают с фронта, а не с гор.
— Нет, мы красные, - с сердцем возражали зеленоармейцы, ссылаясь на то, что они раньше были “зелеными”, а теперь, с приближением большевиков, приняли свой настоящий цвет - красный.
— Мы убежали оттуда, - рассказывали офицеры. - Если бы сейчас можно было бы послать туда какую-нибудь надежную часть, мы бы вернули полк, который ушел в горы, обратно. Казаки ничего не знают, не знают, что делать, и, понятно, пришли в отчаяние...
Но нет худа без добра, и уже находились оптимисты, которые говорили:
— Пусть уходят к “зеленым”, нам их держать незачем. Это - кадры для будущих восстаний против большевиков. - Зеленоармейское движение как чисто народное может сыграть огромную роль. Посмотрите, какую роль играет махновщина...
Штаб Донской армии так же, как и каждая воинская часть, был со всех сторон окружен “зелеными”, а потому к штабному поезду в Линейной прицепили с двух сторон броневые площадки с орудиями и пулеметами, после чего поезд ввиду того, что большевики уже находились в нескольких верстах, перешел на следующую станцию - Абинскую.
Эта станция всегда была наиболее опасной для поездов, курсировавших между Екатеринодаром и Новороссийском. Сама местность возле Абинской точно природой была приспособлена для зеленоармейцев. Верстах в двух от станции железной дороги тянулись горные цепи. Предгорная же равнина, на которой были расположены маленькие хутора и селения, была покрыта густыми высокими кустарниками.
Рано утром 11 марта чины штаба были разбужены пулеметной стрельбой, раздававшейся с поезда, и ружейной перестрелкой. Все вскакивают, наскоро одеваются, хватают заблаговременно приготовленные винтовки и выбегают из поезда. Штаб обстреливается ружейным огнем. С броневой площадки отвечает пулемет. Через несколько минут раздался и первый орудийный выстрел. Юнкера и стрелки, расположившиеся в коридорах и на крыше штабных вагонов, уже рассыпались цепью. Меры к охране на случай внезапных нападений были приняты заблаговременно, и это спасло штаб.
— В чем дело? - спрашивали все друг у друга.
— “Зеленые” наступают, - отвечали часовые. - Вон их цепи... Шагов семьсот-восемьсот будет.
В ответ на выстрелы “зеленых” затрещали винтовки стрелков и юнкеров, заработали пулеметы, тяжело загрохотали орудия. Словом, завязался настоящий бой.
Для “зеленых” такой ожесточенный отпор был, видимо, полной неожиданностью. Они залегли в кустах, откуда продолжали обстреливать поезд.
— Конницу сюда! - послышалось чье-то распоряжение.
Из-за поезда на рысях уже выходила конвойная сотня 3-го Донского корпуса, ночевавшая в Абинской. Она пошла в атаку на “зеленых”, которые быстро побежали к горам, продолжая отстреливаться на ходу.
— Цепь вперед! - послышалась команда.
Нападение “зеленых” было отбито, и они были отогнаны к горам. Стрельба стала затихать. Здесь же, возле поезда, озлобленные казаки сами расстреляли захваченных в плен во время атаки зеленоармейцев. С теплых трупов расстрелянных уже снимали обмундирование. В вагон-ресторан поезда командующего армией укладывали раненных во время стычки казаков.
А в станице Абинской, расположенной в нескольких стах саженях от станции, в это время происходила невероятная сумятица. Оказывается, что пришедшие туда ночью донские части расположились в станице, которая была уже занята “зелеными” и разъездами красных. В трех соседних избах в некоторых местах ночевали и белые, и красные, и “зеленые”. Можно себе представить, какая суматоха началась в станице утром, когда все проснулись и увидели, с кем имеют дело. Одни разоружались, другие отстреливались и уходили, третьи метались из одной стороны в другую, попадая то к красным, то к “зеленым”, то к белым, и совершенно теряли всякое представление о действительной обстановке. В таком состоянии, между прочим, находился и отряд, сформированный перед уходом из Екатеринодара членом Донского и Верховного Круга Гнилорыбовым и носивший громкое название “Отряд Донского войскового Круга”. Такие же сцены разыгрывались и в других населенных пунктах. В этот и на следующий день Донская армия переживала один из самых тяжелых моментов своего существования.
Из Абинской 11 марта штаб перешел в Крымскую, где к нему и присоединился ехавший из Новороссийска генерал Кельчевский.
В Крымской пути отхода последних частей Добровольческого корпуса и Донской армии совпадали.
Вся станция была забита обозами, частями. Кого тут только не было! Офицеры, солдаты, казаки, расположившись между телегами и вагонами, отдыхали и грелись на солнышке, искали и били у себя паразитов, кипятили чай, что-то жарили, варили. Станция была переполнена вагонами до такой степени, что для продвижения и маневрирования поездов приходилось специальными приспособлениями опрокидывать сотни вагонов с пути. Вообще эта мера в последнее время на линии Екатеринодар - Новороссийск практиковалась в больших размерах.
В Крымской командующий Кубанской армией Улагай, который все еще никак не мог добраться до Новороссийска, обратился к Сидорину с просьбой ориентировать его в происходящих событиях, так как он решительно ничего не знает. В Крымской же в Донском штабе была получена короткая телеграмма из ставки. В телеграмме глухо говорилось о том, что “ввиду изменившейся обстановки на фронте отход на Тамань невозможен”. Нужно было направляться на Новороссийск.
— Здесь была совершенно определенно скрыта боевая обстановка, - утверждает Сидорин. - Ведь Анапа была занята большевиками десятого марта, а телеграмма была послана одиннадцатого марта. Никакой ориентировки нам дано не было.
В Крымской выяснилось, что пребывание в горах самым тяжелым образом отразилось на Донской армии. Проходя через зону “зеленых”, армия оказалась окруженной со всех сторон. Где были большевики, где “зеленые” - трудно было разобрать. “Зеленые” расслоили. Донскую армию, окончательно дезорганизовали ее тыл. Воинские части, потерявшие надежду уйти от большевиков, то переходили к “зеленым”, то оказывали им пассивное сопротивление, то снова уходили и двигались на Новороссийск. Одно время казалось, что главная масса Донской армии превращается в “зеленых”. В Крымской, например, командир 2-го корпуса генерал Сутулов официально доложил, что две бригады его корпуса перешли к “зеленым”. Потом выяснилось, что так оно и было, но, побывав у “зеленых”, переговоривши с ними, ознакомившись с обстановкой, бригады снова ушли вслед за войсками. Осталась весьма незначительная часть, о чем и было сообщено в штаб главнокомандующего.
Часам к 4 дня 11 марта на станции Крымской были получены точные, верные сведения о положении на фронте. Из переданного ставкой по телеграфу приказа командира Добровольческого корпуса генерала Кутепова штаб Донской армии узнал о форсировании большевиками всего нижнего течения Кубани, о занятии ими Анапы, о стягивании частей Добровольческого корпуса на фронт Тоннельная - Абрау-Дюрсо. Противник, таким образом, находится в глубоком тылу Донской армии. По словам Сидорина, менять направление движения армии было уже невозможно. Последний путь через горы, которым могла воспользоваться Донская армия, шел от Абинской на Шапсугскую и Геленджик. Но части, получившие директиву идти на Тамань, миновали эту дорогу. Теперь путь на Тамань был отрезан. Приходилось двигаться только на Новороссийск.
— Однако, - рассказывает Сидорин, - все ж таки я думал, что не все части будут грузиться в Новороссийске и пойдут, как предполагалось раньше, береговой дорогой. На мои упорные запросы осветить обстановку 11 марта был получен ответ: “Главнокомандующий просит генерала Сидорина немедленно прибыть в Новороссийск, воспользовавшись имеющимися на станции Крымской бензинными дрезинами”.
Так как дрезин не оказалось, то, сообщив об этом в Новороссийск, Сидорин получил уведомление, что главнокомандующий высылает за ним бронепоезд. Никаких пояснений и оценки обстановки дано не было.
Крымской угрожали и красные, и “зеленые”. Огромный штабной поезд, который ввиду гористой местности могли везти только четыре паровоза, прицепленных с обеих сторон, двинулся на станцию Тоннельную. Были приняты все меры предосторожности. На случай внезапных нападений на крышах вагонов цепью залегли стрелки. Кроме броневых площадок, входивших в состав поезда, впереди шел бронепоезд, расчищавший рельсы от лавины обозов и отступавших частей. Здесь уже, кроме донских беженцев, шли обозы и части Добровольческого корпуса.
Снова пришлось наблюдать картину тяжелого отхода. Снова ребром встал вопрос: а что же будет с армией и с этими несчастными беженцами через день, через два, когда эта лавина вольется и затопит Новороссийск и когда перед нею будет море? Здесь все, казалось, почувствовали, что катастрофа уже наступает, что наступает последний акт тяжелой народной трагедии, что мы подходим к той исторической драме, имя которой - “Новороссийск”.
Молча смотрели все на картину стихийного движения, которая развертывалась перед глазами.
Тихий весенний вечер. Горы окутаны нежной туманной дымкой. Кругом - дивный горный пейзаж, на фоне которого странным, диким, кошмарным казалось то, что происходило перед глазами. Все ущелье между горами, по которому был проложен железнодорожный путь, было затоплено грандиозным потоком людей, лошадей, верблюдов, мулов, всадников, пеших, бесконечной вереницей обозов. Уже значительная часть калмыков, побросав телеги и кибитки со своим скарбом, едут с женами и детишками на лошадях, за которыми волочатся обрубленные постромки. Некоторые калмычки ехали верхом, имея на руках по одному, по два и даже по три ребенка. Вот едет сморщенный старик-беженец. За ним на исхудалом одре - десятилетний мальчик. Два калмыка гонят стадо верблюдов, от которых лошади испуганно шарахаются во все стороны. Все еще своими станичными таборами идут донские беженцы. Сильно поредели их ряды за последние дни. Вот и сейчас на телеге везут двух больных или умерших - не разберешь. Исхудалые волы и коровы плетутся возле телег. С ожесточением режет постромки беженец, у которого сломалась в телеге ось. Мертвые лошади... Одна, другая, третья... Сколько их - не счесть...
Поезд обгоняет обоз Добровольческого корпуса. По рельсам двигается масса повозок с семьями офицеров. Вот идет группа израненных старых полковников и генералов. Вот шагает офицер с женой. Другая супружеская чета отдыхает, сидя на камне. На лицах их тяжелая, безнадежная тоска и апатия. Едут верхом на мужских седлах изящные женщины. Шагом продвигается экипаж с генералом. За ним - семья донского казака с телятами и детьми на телеге, за которой идут волы. Обоз корниловцев... Офицеры сами правят лошадьми...
И у каждого, находившегося в этом потоке, в этой лавине, неотвязно стоял один вопрос: а что же будет с нами в Новороссийске?
Write a comment