Почему же ворона плохая,
И во всех стихах она злая?
Что ни автор строку о ней пишет,
Мол, беду эта бестия кличет.
Нет, с поэтами я не согласен,
В чём воронья вина уточните?
Чем вороний вам голос опасен?
И зачем её в строках черните?
Расскажу вам историю грустную,
Что случилась близ Тихого Дону,
Про невинно пленённого узника,
И его дорогую ворону.
Сю историю я услыхал,
Во тюрьме от души мертвеца,
Как услышал – так и записал,
Я её от первого лица.
**
Ноябрь 1920.
Ярко светит осеннее солнце,
Сквозь решетку лучами бьёт смело,
Вдруг на камеры моей оконце,
Птица раненная прилетела.
Молодая каркуша-ворона,
Одно крылышко низко висит,
Свежей кровию чуть обагрена,
И на меня перепугано зрит.
Поначалу ворона боялась,
Я кормил её кашей и хлебом,
Она ела, но все опасалась,
И с тоскою глядела на небо.
Говорил я с вороной часами,
Как мне плохо в проклятой тюрьме,
Она умными зрела очами,
И все ближе ступала ко мне.
А потом перестала бояться,
И во внутрь она заскочила,
Не желала со мной расставаться,
Хоть и крылышко её зажило.
Как родные мы стали с ней сразу,
С нею время быстрей побежало,
Созидал я стихи и рассказы,
А она на плече восседала.
И под крылышко голову спрятав,
Со мной вместе ко сну отходила,
А с утра меня трогая лапой,
До прихода баланды будила.
Иногда она прочь улетала,
Скрывшись в серой ноябрьской мгле,
Блёстки-стёклышки где-то искала,
И в подарок носила их мне.
**
Январь 1921.
Но еду мне давать перестали,
И кормить было нечем подругу,
Мы неделю уж с ней голодали,
И она улетела во вьюгу.
Но вернулась подруга ворона,
Когда солнце сквозь туч проступило,
Принесла половинку батона,
И на стол мне её положила.
После в окна соседни летала,
Невдомек мне, вот как умудрялась?
Но с кусочками хлеба и сала,
В мою камеру вновь возвращалась.
Уголовники матом кричали,
Вслед летящей подруге-вороне,
«Караул! Караул обокрали!
Как же так? Мы ведь воры в законе!».
**
Февраль 1921.
В одно утро пришли часовые,
На этап меня спешно сорвали,
А ворону, мерзавцы тупые,
Трёхлинейками прочь выгоняли.
Во дворе комиссар подоспел,
Всё понятно – этап на расстрел.
В сером небе привольно кружатся,
Чернокрылы вороны и галки,
Где ж подруженька? Всласть попрощаться,
Ведь ведут к Епифановской Балке.
А оттуда мне не возвратиться,
Там казачья Братска могила.
Вдруг гляжу, моя добрая птица,
Увидав меня заголосила.
В грудь мою смотрят черные дула,
Жить осталось лишь самую малость,
Всё, окончена жизнь есаула,
Я с любимой вороной прощаюсь:
«Прощевай моя мила ворона!
Прощевай дорогая каркуша.
Смотрит в грудь мою сталь воронёна,
Больше песнь твою мне не слушать…»
Грянул залп. Я безмолвно упал.
Еще жизнь в моём теле теплилась,
Голос милой подруги слыхал,
Что над мною тревожно кружилась.
И воронушка, рассвирепевши,
Совершила суровую кару,
Черной молнией с неба слетевши,
Клювом выбила глаз комиссару!
И стреляли по ней супостаты,
Промахнулись – пьяны дюже были.
А потом они взяли лопаты,
Спешно тело моё схоронили.
А ворона к могиле летала,
И ждала меня, и звала,
В одно утро крыла распластала,
И склонивши главу умерла.
**
Март 2015.
Из окна я на балку взираю,
Где примал смерть Казачий Народ.
А спокойные воды Аксая,
Совершают свой к Дону поход.
В бурьянах ветров траурных стоны,
Плачут редким дождём облака,
Лишь они помнят дружбу вороны,
И расстрелянного казака.
***
Сергей Белогвардеец.
Новочеркасская тюрьма 2015 год.
Write a comment